Но чем дольше я слушала его нелепые оправдания, тем сильнее чувствовала: ситуация изменилась, равновесие нарушено, но в какую сторону склонились весы, я пока так и не поняла.
В течение дня почти все приглашенные друзья и подруги Томаса по мере улучшения самочувствия после разгульной ночи покидали поместье и разъезжались – кто в Лондон, кто в Ливерпуль, кто в Брайтон. Неожиданное приглашение Томаса – собраться на импровизированный карнавал – было с восторгом принято, но теперь пришло время возвращаться к будничным делам.
В доме остались лишь Мари-Энн, Бертина, Гай и я. Самые близкие друзья и «случайная знакомая из московского клуба».
Было интересно наблюдать, как Мари-Энн старается завоевать внимание Тома – первая заговаривает с ним, пытается увести в сторону, как будто ненароком берет его за руку, заглядывает в глаза, краснеет и смущается.
Но не только я внимательно наблюдала за ними. Свидетелем ее нескончаемых попыток «охмурить богатого парня» был ее двоюродный брат, весельчак и балагур Гай Лэндол, так и не снявший после карнавала стильные зеркальные очки.
«Весельчак Гай», да, это прозвище приходилось ему как нельзя кстати. Потому что не было ни минуты, чтобы он не сострил по поводу и без, не припомнил подходящего ситуации анекдота или не скорчил пародийной гримасы. Я веселилась от души, глядя на него и слушая его спичи. Удивительно, но он получал странное удовольствие, наблюдая безуспешные потуги сестры соблазнить его друга.
Но какое бы приятное впечатление ни создавал этот человек, целостности восприятия его образа не было.
Я не видела его настоящего лица, которое будто навеки спряталось под маской веселого клоуна.
Гай всегда старался быть в центре внимания, душой компании, вечным оптимистом и заводилой.
Стало ясно, почему он лучший друг Томаса, его полной противоположности. Вместе они составляли абсолютный тандем, полностью дополняя друг друга.
Тем не менее моя интуиция сигналила, что нет смысла доверять этому человеку. Было в нем что-то неуловимое для глаза, не интерпретируемое разумом. Парень носил маску, носил ее так давно, что сроднился, сросся с новым обличьем, а под ним, под невинным ликом веселого рыжего клоуна, могло скрываться все что угодно, вплоть до кинговского Пеннивайза. Его истинную сущность мне пока не удалось разглядеть.
Я следила за ухищрениями Мари-Энн и думала:
«Что же ты так мучаешься и страдаешь, красивая молодая девочка? Через несколько дней меня не будет, и он останется полностью в твоем распоряжении. Или твоя женская сущность не дает ни минуты покоя? Прости, дорогая, что сейчас испорчу тебе настроение, но у меня остается одно незавершенное дело».
Я поднялась из уютного уголка в гостиной, откуда наблюдала за очередным эпизодом соблазнения, и направилась к Томасу. Мари-Энн затравлено и зло взглянула на меня.
– Томас, извините, что отвлекаю.
Молодой человек буквально вскочил с дивана (или мне так показалось?), где к нему прижималась Мари-Энн.
– Слушаю вас.
– Томас, – я замешкалась. Его пристальный взгляд не на шутку смутил меня.
– Я не хочу, чтобы мое пребывание в Торнбери выглядело затянувшимся. (Томас нахмурился.) Но есть одно незаконченное дело. Вы говорили, что существует дневник сэра Фитцджеральда. Очень хочется его прочесть. Не знаю, найду ли там ответы на вопросы, во всяком случае, надеюсь.
Я специально говорила по-русски, чтобы позлить красотку. Думаю, это удалось с лихвой. Краем глаза я наблюдала, как недовольно гримасничало личико Мари-Энн.
«Один ноль в пользу клуба неудачников!»
Через несколько минут дверь в кабинет дедушки Уильяма распахнулась передо мной.
Я прекрасно помнила эту комнату. Именно здесь, сидя в высоком кресле у камина, которое (да-да!) до сих пор стояло на том же самом месте, я исповедовалась троим господам. Место мрачного упакованного господина с бакенбардами и тростью занял портрет не менее суровой пожилой дамы в костюме для выездки и ее охотничьей собаки. Надо полюбопытствовать, кто она такая.
Войдя в прохладную, затененную тяжелыми портьерами комнату, Томас включил верхний свет и обернулся ко мне. Его глаза, с дрожащими от волнения ресницами, не отрываясь смотрели на меня.
– Елена, я не решался. Но теперь, когда нас никто не слышит, я обязан объясниться. То, что случилось вчера в галерее… немыслимо! Я сожалею, очень сожалею, если напугал вас или был неприятен. Уверен, что так оно и было, поэтому, клянусь, подобное не повторится. Мне очень стыдно, не понимаю, что на меня тогда нашло, просто… как сказать… чувства, которые тогда нахлынули, они лишили рассудка, я был сам не свой. Умоляю, простите мою дерзость. Уверяю, что никогда больше… – он осекся, натолкнувшись на мой взгляд, полный боли.
Я слушала его, но мне нечего было сказать в ответ. Нелепые извинения удивили куда больше, чем его страстный порыв.
«Какой же ты дурак, Томас Коллинз! Хотя, можно подумать, я умнее. Наивно полагала, что он сможет видеть во мне реальную женщину, обладающую чувствами, а не ожившее изображение, сошедшее с холста».
Я смотрела на него мертвыми от сжигающего разочарования глазами и спрашивала себя: какое право я имею на этого симпатичного английского дворянина, наследника древнего рода с бесконечным генеалогическим древом? Никакого! Так же, как не имела права на его знаменитого предка. История рациональна и не позволяет отступать от правил. И всегда восстанавливает равновесие. Привет доктору Лукасу!